Крещенские морозы [сборник 1980, худож. M. Е. Новиков] - Владимир Дмитриевич Ляленков

Молчание длилось вечность. Все могло случиться в тот вечер в уютной квартирке на Элеваторной улице. Могли бить посуду и ломать мебель. Летели бы на землю оконные осколки. Могли бы разноситься по улице визги и вопли. Но ничего подобного не случилось. Вечность миновала, Алена поднялась, медленно прошла к двери. Открыла ее, дверь тихо захлопнулась за ней. Дома Алена ничего не сказала ни мужу, ни свекрови. Она покормила ребят. И даже у Степана спросила:

— А ты ужинать будешь?

— Не желаю, — ответил Степан.

И Алена легла спать. Степан же стал одеваться.

— Ты куда? — спросила Пелагея.

— К Женьке Милькову. Книгу надо отдать.

— Опять за полночь явишься?

— Не знаю.

Но вернулся домой он минут через тридцать. Взгляд его воровски скользнул по лицу матери. Лицо ее ничего особенного не выражало. Степан быстренько разделся до трусов и майки. Выпил молока. Походил в горнице вокруг стола, потом отмахнулся от кого-то рукой и улегся на ночь.

Он сходил к Насте, но она не приняла его. Когда он пришел, Настя, глотая слезы, собирала чемоданы. Две подруги помогали ей. Она открыла дверь Степану, но, увидев его, тут же захлопнула дверь перед его носом.

— Настя, Настя! — повторял Степан.

Настя долго крепилась, прислонясь спиной к двери. Вдруг начала лягать ее ногами и кричала:

— Уходи прочь! Уходи к ребятам своим, бес! Немедля уходи, не то соседей созову!

Степан был совершенно обескуражен таким приемом. О том, что Алена посетила ее, Настя и не обмолвилась. Но какое-то подозрение мелькнуло в голове Степана. Он бегом отправился домой, осыпая проклятиями весь женский род. Засыпая, он мечтал завтра же объясниться с Настей прямо в гастрономе, где та работала. Но ни завтра, ни послезавтра он не повидал ее: она уехала обратно в Гадячинск…

33

Весной Валентина зачастила по вечерам к Мильковским. Она вновь забеременела. Взяла опять академический отпуск и весеннюю сессию не сдавала. Само здание техникума стало вызывать в ней отвращение, а всех преподавателей обходила на улице стороной. Александр Иванович уяснил, что учеба жене не дается по какой-то причине. Тактично помалкивал об этом. И когда она однажды сказала:

— Да, конечно, теперь мне трудно учиться. Но если б ты не сорвал меня, я б уже давно с подругами институт заканчивала, — Александр Иванович ничего не возразил, поцеловал ее и проговорил:

— У нас с тобой, голубушка, все еще впереди. А пока что тебе знать надо одно: не волноваться, теперь ты должна родить мальчишку и он должен быть здоровым и крепким.

Дочку Олю она стала реже отправлять к своим родителям. А мать ее чаще навещала Валентину.

Прежде, когда к мужу приходили товарищи по работе, Валентина, занятая собой, при гостях постоянно пыталась острить. Все ей хотелось сказать что-то умное, веселое. Ей хотелось казаться необыкновенной. Мало быть красивой, надо быть еще и необыкновенной. Прежде на дочь она мало обращала внимания. А теперь, причесывая однажды утром Олю, вдруг такую жалость испытала к своему родному маленькому человечку, что схватила ее, начала целовать. Слезы текли по ее щекам. И при этом Валентине сделалось так мучительно сладко и страшно чего-то, что она разрыдалась. Девочка испугалась и тоже заплакала. Валентина спохватилась, стала ее успокаивать. Но девочка никак не могла успокоиться. Тогда Валентина прочитала ей сказку. Потом они нарядились и отправились гулять. И покуда гуляли в горсаду и у реки, Валентина думала о дочке, о будущем сыне. И ей хотелось, чтоб они выросли здоровыми, умными и необыкновенными.

Работой мужа Валентина прежде не интересовалась. Она знала, что он начальник и врач, что его уважают и что он будет со временем еще более важным начальником. И уважать его будут еще больше. Конечно, она и прежде сотни раз повторяла сестре, что работа у Александра Ивановича трудная. Но говорила она о работе мужа как о чем-то отвлеченном, далеком от нее. Раньше ее занимало, кто именно к мужу зашел, с каким начальником Александр Иванович встречался. Теперь она старалась вникнуть в смысл бесед его с гостями. И однажды почувствовала, что у мужа столько нерешенных дел, что ей стало даже жалко его. И едва за гостями закрылась дверь, Валентина подошла к мужу, обняла его.

— Все будет хорошо, все хорошо будет, — шептала она. Слезы потекли сами собой по ее щекам, но она справилась с собой, поцеловала его и убежала в другую комнату.

34

Однажды вечером к зоотехнику Крыльцову в дом пришли двое. Жена и дети Сергея Ивановича еще жили на даче в совхозе. Крыльцов забеспокоился, увидев на пороге незнакомцев. Левая щека у него задрожала, левый глаз прищурился. Но он пригласил незнакомцев в дом, предложил сесть. Один из них подал ему конверт и сказал:

— Прочтите сейчас.

— Что это? — спросил Сергей Иванович.

— Прочтите.

Он быстро разорвал конверт, извлек из него свернутый лист бумаги и стал читать. Письмо было от Петра Ильича Круглова.

«Уважаемый Сергей Иванович, — читал Крыльцов. Строчки расплывались, и он то отводил письмо от глаз, то приближал к ним, — я за недосугом не смог сам приехать на сей раз к Вам и побеседовать с Вами. Письмо передадут Вам, и Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, а сделайте так, как я Вам посоветую. Сразу скажу Вам, что я считаю Вас честным и порядочным человеком и гражданином, а потому читайте и не волнуйтесь. Будем считать, что нам с Вами обоим повезло. Мне повезло в том, что я совершенно случайно поселился рядом и познакомился с Вами, а Вам — в том, что именно я занялся этим делом о пропавших драгоценностях. Скажу откровенно, мне и в голову не пришло бы заниматься Вами, но Вы, из-за горячности и нервности своей, сами проговорились и подсказали тем самым, что знаете, где выкраденные из тайника драгоценности.

Однажды Вы, ругая своих односельчан, вдруг сказали, какие именно драгоценности были найдены в речке под мостом. Но об этом знали только два наших сотрудника. Даже начальник милиции Пушков не знал, сколько и каких именно вещей найдено. На этом я Вас и засек. Извините, но нам надо было знать, с кем Вы связаны. Окажись Вы на моем месте, а я на Вашем, что бы Вы подумали обо мне, догадавшись, что я знаю, где драгоценности? Двадцать шестого июля прошлого года Ваша соседка Васильевна сообщила Вам, что листья на одном из кустов смородины возле Вашего сарая начали вянуть. Мы сидели за столиком. Вы тут